«Вино следует за деньгами: неудивительно, что Нью-Йорк стал винным центром сегодняшнего дня, равно как и центром финансовым. За последний десяток лет баланс влияния сместился с Британии, которая последние 50 лет удерживала все нити влияния на Истеблишмент. В то время, как всё большее количество компаний-импортеров выкупаются крупными игроками — намёк на растущую важность вина на американском рынке — главные бизнес-решения принимаются именно здесь (хотя общий европейский рынок может нас когда-нибудь и перегнать)».
журнал New York, декабрь 1972
текст: Энн Герейсимос
перевод: Антон Моисеенко
«Винный Истеблишмент Нью-Йорка состоит из мужчин, которые продают вино, пишут о вине и говорят о вине. Женщины в этом бизнесе — редкость, профессия крайне ориентирована на мужчин. Главными силами влияния являются дюжина винных импортеров, поскольку винная журналистика даёт статус, но не может ничем помочь, если бутылок попросту нет в магазинах. Некоторые из этих мужчин — одновременно импортеры и журналисты, что позволяет им удваивать влияние. Ритейлеры, наоборот, имеют крайне низкие позиции на шкале влияния. И всё кишит консультантами.
Все вместе они образуют самую уютную группу доброжелательных врагов в городе.
Фрэнк Шунмейкер, неофициальный декан Истеблишмента, имеет тройную репутацию — как писатель, импортер и консультант. Один из коллег описывает его как главного авторитета винного мира в Западной цивилизации. Алексис Лишин — второй по влиянию в Истеблишменте. Не очень многие могут припомнить, чтобы они видели Шунмейкера и Лишина вместе в одном помещении, но это не значит, что они отказались бы от встречи друг с другом. Впрочем, есть слухи о старом как мир конфликте между ними. Каждый из них абсолютно спокоен, когда говорит о другом.
Лишин, который вроде как имеет больше последователей “в полях”, сам когда-то был учеником Шунмейкера. Тот нанял Лишина на работу в свою компанию-импортёр в 1938-м. А потом ещё женился на экс-подружке Лишина. Два мужчины не могли бы быть менее похожи друг на друга, кроме, пожалуй, экспрессивности натуры, видимо, определяемой выбранной профессией. Шунмейкер родился в Спеарфише, в Южной Дакоте (…), Лишин — в Москве, до революции. Лишин — темная, автократическая фигура, бывший муж Арлены Даль — обворожитель и пиарщик по сравнению с академичностью и писательством Шунмейкера. Они — селебрити, чья энергия и эгоцентризм одновременно впечатляют и раздражают знакомых. Оба занимали важные посты в Объединенной Разведке союзников после Второй Мировой Войны.
Лишин играл роль экспортера, импортера, дистрибьютора своих и чужих вин, владельца шато. Но с тех пор, как он продал имя Alexis Lichine Selections компании Bass-Charington Ltd., он, по крайней мере, на бумаге, является неактивным членом братства.
Шунмейкера нанял вскоре после Перл-Харбора Дэвид Брюс, ещё один любитель вина, и начало карьеры тот провел в Мадриде, успешно изображая из себя торговца вином. В свои 67 он — один из самых нетривиальных знатоков, сложный, напряженный человек прилизанный и прямой, с сединой в волосах, с настороженными серыми глазами. Свои мысли — которых у него больше, чем у большинства — он выражает мягким спокойным голосом. Он может свободно и четко говорить почти обо всём. Шунмейкер — единственный американец, являющийся членом Французской Винной Академии.
С несколькими браками за плечами (недавно он женился в пятый раз), он побил планку продаж в 2 миллиона долларов, увеличив на 40% показатели двух последних лет, и говорит, что это унизительно, насколько больше он знает сейчас, чем знал в свои 50. К ценам на вино он относится жестко: “Вопрос в том, что тебе нравится. Подумайте, сколько женщины тратят на прическу, а мужчины — на футбольные билеты”.
Его офис на East 69th Street находится в квартале от Frederick Wildman & Sons. Во время частых поездок по европейским виноградникам, где он пробует не менее тысячи немецких вин за 10 дней — он делает заметки в цветных тетрадках, которые используются во Франции для выставления оценок школьникам. Он предпочитает красные белым, легкие полнотелым и средние-отличные вина для питья каждый день. Он хорошо, однако, помнит довоенный день с Бароном Филиппом Ротшильдом, в течение которого они пили только дофиллоксерный кларет к каждому блюду.
Подробное дерево Истеблишмента по полной уделает генеалогию русских царей, настолько переплетаются между собой связи и отношения внутри иерархии. Куда ближе к коммерческому краю дерева, чем к романтическому, находятся Фейнберги. Гарри Фейнберг из Флэтбуша, известный как “Мсье Анри”, — один из них. Абдалла Саймон, вице-президент, ответственный за вино в Austin-Nichols — другой. Они, возможно, ответственны за добрую половину всего, что выпивают ньюйоркцы (одно из его творений — вино Yago Sant’Gria).
“Луи Шестнадцатый говорил со своими банкирами-евреями в саду, но никогда не приглашал их домой”, — говорит Фейнберг, о компании которого циничные винописцы иногда отзываются как о “Монстре-Генри”. Впрочем, это не значит, что в компании царит антисемитизм, хотя один из утонченных энофилов и обвинил однажды Фейнберга, что тот как-то выдал себя за юриста из Нью-Джерси, чтобы попасть на частную гурмэ-тусовку.
Лицензированный производитель церковного вина во времена Сухого Закона и прожженный торговец калифорнийским балком, Фейнберг, будь он чувак не промах, нанял в компанию и своих трёх сыновей. Морис, теперь президент и один из байеров, вернулся домой с войны намереваясь поступить на юридический в Гарвард. Его отец забил на балк и переключился на импорт; Морис же забил на Гарвард.
Компания ведёт свою деятельность со складов на Морган Авеню в Бруклине и нанимает двух-трех человек только для того, чтобы переклеить этикетки, пострадавшие во время путешествия через океан. Её интересы простираются на виноградники США и Европы, равно как и на 80% импорта в страну вин из Чили. Хотя в этом году семья продала контору Пепси-Коле, они всё ещё стоят у её руля.
Красивый и общительный Морис Фейнберг не покупает в ресторанах вина, завозимые конкурентами: если “своих” нет в карте, он выпьет пива. Он говорит, что французские “крестьяне”, у которых он покупает вино — на самом деле прожженные дельцы, продающие тому, кто платит больше; что даже чтобы купить Лафит, с которым у всех импортеров отношения на уровне “то любовь, то ненависть” (все его хотят, но все ли могут позволить?), ему пришлось в 1970-м заплатить 112 долларов за ящик и купить дополнительно столько же их Duhart-Milon Rothschild, просто чтобы им дали доступ к “главному” вину.
На радаре Истеблишмента однозначно присутствует Фредерик Вайлдман, сын основателя семейной компании, которая покупает, привозит, импортирует и продаёт (только законы штата Нью-Йорк не дают им стать ещё и оптовиками). Вайлдман-сын проводит больше времени в написании статей, чем продавая вино, особенно сейчас, когда компанию купил Hiram Walker (1971); живёт он в испанской Малаге. Вайлдман-старший всё ещё вовлечен в бизнес, но в компании куда менее заметен.
У Истеблишмента есть старые Хранители и новые, и он находится на переходном этапе между первыми и вторыми. Шунмейкер, Вайлдман и Лишин — старые Хранители; Фейнберг, Абдалла и Питер Сишел — новые.
Новые хранители говорят: “главный элемент в продажах вина — это коммуникации”. Старые же просто звонят друзьям.
Есть, однако, у хранителей и схожие черты. Все они консервативны и одеваются в темные костюмы, живут в Ист-Сайде или пригороде, в Париже останавливаются в Crillon, а в Бордо — в Splendid. Он может любить чумовой Пойяк, но на каждый день выбирает Мулен-а-Ван и Сансер, а когда хочется изврата, швейцарский Dole.
Питер Сишел — интересный гибрид старого и нового. Четвертое поколение Сишелов в винном бизнесе (семья начала дело в немецком Майнце в 1857-м), он более других укоренился в Европе. Его компания — Schielffelin — необычное явление, сочетая в себе как производство вина, так и его импорт. Линейка вин Сишела включает масс-маркетное Blue Nun “Молоко любимой женщины” до Berkasteler Doktor und Bratenhoefchen, одного из топовых вин Германии.
Al Green — Let’s Stay Together (1972)
Сишел — элегантный и красивый мужчина пятидесяти лет — ходячий образ того, каким должен быть космополит сегодняшнего дня: получивший образование в Англии и Германии, женатый на гречанке, живущий в Нью-Йорке и постоянно путешествующий по миру. Несмотря на семейную историю, его все же легко причислить к Новым: а как ещё можно объяснить создание таких вин как Wang Fu или Ten Thousand Happinesses — бленд совиньон блана и семильона, продаваемый как идеальное вино к китайской кухне?
Грегори Томас из Нью-Йорка — молодой член клуба, божественный участник Chevaliers du Tastevin и Commanderie de Bordeaux, уже на хорошем счету — его считают одним из лучших дегустаторов-любителей.
Так или иначе, все винные ребята стараются оставаться на короткой ноге с Сэмом Аароном из Sherry-Lehmann, священной коровы американского винного ритейла. Все дороги ведут к обеду с Сэмом в Карлтон Хаус, напротив магазина на Мэдисон Авеню, куда тот наверняка ввалится со своей бутылкой.
Со степенью в области клинической психологии, Аарон знает, когда начнется лихорадка на Божоле Нуво и как продать ящик Trockenbeereauslese (по $150 за бутылку). Его каталог с тиражом в 60 000 экземпляров создает свой рынок.
Родившийся в Багдаде обходительный сын текстильного короля Абдалла Саймон, вице-президент и генеральный директор большой компании-импортера Austin Nichols, в прошлом году купил на 3 миллиона бордо-1970. Бог знает, какую долю пирога составляет Lafite, несмотря на усилия Мориса Фейнберга, который был недостаточно быстр, считая, что перепроизводство заставит цены упасть. “Перри заполучил большую часть Петрюса”, — сокрушается он.
Перри де Уинтон, раньше тусовавшийся в Нью-Йорке, но теперь перебравшийся в Лондон, чтобы работать на компанию-импортер Dreyfus Ashby — протеже Мишеля Дрейфуса, старого Хранителя, теперь ушедшего на покой, известного тем, что каждый день ланчевал только в местах, где подавались его вина. Один из главных локомотивов Де Уинтона — португальское розовое Mateus. Фанатичный коллекционер фарфора и живописи, владелец дома в Лондоне, апартаментов в Нью-Йорке и земельного участка в Уэльсе (“… а вы чего, думаете я бы пошел работать за меньшее?”), Де Уинтон пытается выдавать себя за простого парня из Уэльса, когда, на самом деле, он — рафинированный продукт пригородного Коннектикута и элитных английских войск.
Одновременно со смещением Истеблишмента от уютных офисов Мэдисон Авеню к корпоративным линолеумным полам, рынок открывается и уверенным в себе независимым дилерам. Эти люди, вероятно, действуют иначе, но ушки у них тоже на макушке.
В 3 ночи в темноте библиотеки загородного дома в Вермонте телекс выплевывает сообщение из Бордо: “Заказ получен. 100 ящиков. Мсье Дюпон. Дата поставки позже. Шато X, FOB, XX долларов”. Сорокачетырехлетний Роберт Хаас, получивший образование в Йеле сын бывшего владельца Lehmann и ставший агентом ряда французских шато, спит. Всего час назад он закончил мыть и натирать двойной сет хрупких до одури бокалов Baccarat, в которых только что плескались Cheval Blanc 1962 и Lafite 1916, поданные на ужин для шестерых. Вся его империя состоит из стола, телекса и кучи бумажек. Он годами строил свою сеть контактов, в результате чего сделал в этом году $100 000 и посылает куда подальше корпоративных клиентов, не желающих покупать по его ценам. Быть агентом производителей из Бургундии, которые делают несколько тысяч ящиков вина в год, — это как иметь печатный станок у себя дома.
Бейзил Уинстон, ещё один независимый игрок, бросил позицию исполнительного директора по продажам в Bass-Charrington, чтобы стать эксклюзивным представителем в США для бордосцев A. de Luze et Fils. “Сегодня на рынке куда меньше быкования и куда больше честности”, — говорит он. “Подход к алкоголю стал более эмпирическим. Как только ты осознаешь, что никакой особой мистики в нём нет, вино становится конечной субстанцией знания. Не так-то уж и много там есть, чего знать”.
“Конечно, между двумя группами есть напряжение. Более молодая группа заинтересована в непрерывности поставок и безопасной доставке вина. Количество вина, которое требует особо бережного обращения, очень, очень мало. Вполне возможно, что вино нужно продавать как зубную пасту”.
Проблемы массового рынка и массового же успеха новы для американской винной торговли. Увеличение количественных и качественных показателей в стране давно являются проблемой. Сухой Закон заставил одних предпринимателей податься в производство церковного вина (тех, кто имел хоть какой-то повод это делать), а других — в нелегальные поставки, бутлеггинг. После его отмены прошло немало времени. пока вино стало снова поступать на рынок в каком-то ощутимом количестве (вообще-то Америка пила больше вина до гражданской войны, чем пьёт сейчас, и, в основном, это была мадейра).
Упадочные тридцатые были периодом полусна, хотя много начальной работы уже велось такими людьми как Шунмейкер, который начал свой бизнес в 1935-м. Когда те американцы, кто не переключился совсем на крепкий алкоголь, только начали снова привыкать к идее вина, в дверь постучалась Вторая Мировая, с приходом которой надежды на восстановление в сороковые исчезла окончательно.
Уильям Массэ, ведущий винную колонку для The Daily News и делающий вместе с Лишиным классическое издание Wines of France, вспоминает, как в послевоенные годы он лихорадочно объезжал Францию, собирая информацию, в то время как Лишин готовил плацдарм для нового масс-маркетингового подхода к дистрибуции.
Масс-маркетинг уже здесь, во всей красе. Что будет значить для потребителей, когда вино начнут продавать как зубную пасту? Чувствует ли Истеблишмент ответственность перед публикой? Для многих честность — это вопрос о том, что может “потянуть” винная торговля. “Каждый немного жульничает”, — говорят пуристы. “Шунмейкер — единственный, кто может по памяти перечислить виноградники Германии и сравнить их по винтажам, но даже он идёт на компромисс. Он импортирует Blanc de Blancs, за понтовым названием которого скрывается не более, чем белое вино, сделанное из белого винограда. Bass-Charrington бутилирует Pouilly-Fuisse под именем Lichine, но не упоминает само хозяйство, где вино делается”.
Перед лицом будущего, где укрупнение бизнеса становится нормой, Истеблишмент продолжает развиваться в своём замкнутом мирке, где намешаны высокоразвитый вкус и коммерческие подходы. Возможно, предвестником будущего станет недавняя дегустация в Automation House, на котором собралось немало членов Истеблишмента. Шунмейкера там, однако, не было, он сказал, что звать его на дегустации — это как просить почтальона пойти погулять в выходной день.
Дегустация была чем-то вроде революции — винтаж 1970 был попросту сметен из Бордо и перевезен по воздуху в Нью-Йорк. Молодой Петрюс, Латур, Буско — королевские имена, обычно не особо бутилировавшиеся до 1973-го — впервые были представлены вне Франции.
Вина невероятной чувственной глубины и славы были выложены “на прилавок” в самом несексуальном пространстве из всех возможных, представ нагими для изучения приглашенными гостями дегустационного клуба (75 долларов в год). Девиз клуба, выгравированный глубоким красным цветом на белой бумаге рекламной папки, гласил: “Мы стремимся поддерживать лимитированное членство”.
Послесловие: экономика винного бума
Неудивительно, что Нью-Йорк лидирует по импорту вина в страну. И сами ньюйоркцы, не какие-то выпивохи-слабаки, потребляют 8 галлонов вина на человека в год, по сравнению с двумя галлонами в среднем по стране. Прежде чем они захлебнутся в собственной гордости, отметим: вся страна не выпивает столько вина, сколько один Париж с его 45 галлонами на человека. А потому у нас впереди большой запас, и никого не удивит, если рост импорта составит 100% в год.
Поспевая за винным бумом, винные дегустации, литература и прочие сопутствующие вещи переживают в последнее время невероятный подъём. А цены на вино растут и растут. В сентябрьской статье Barron’s указывается, что между 1948-м и 1969-м цены на первые замки Бордо выросли в 25 раз. “В 1948-м топовое красное бордо стоило в шесть раз больше скромного белого; в 1969-м оно стоит в 85 раз больше. Поставщики замечают, что вино 1970-го года урожая поступит в рестораны в 1977-м по цене в $25 за бутылку… В этом году Chateau Beychevelle 1971 вышло по цене $3600 за бочку-тонно; сегодня, в конце года, эта же бочка стоит уже $8400”.
Спекулянты всех мастей гребут топовые вина и накручивают цены. Игроки, купившие Leoville Lascases 1970 рано в 1971-м, “уже считают прибыли на бумаге на уровне 200%”, а бутылка Lafite-Rothschild, которая оптом продавалась в марте 1969-го за $7.60, сейчас продаётся в опте за $30.
The Carpenters — Hurting Each Other (1972)
Хорошего всё же может быть слишком много, и винные ребята не особо рады такому росту цен. Как сообщает Barron’s: “Торговцы сами чувствуют, что когда средние вина удваивают цену в течение нескольких месяцев, а топовые — учетверяют, по всей видимости, на рынке происходит что-то неправильное и нездоровое. Импортеры, которые в винном бизнесе уже тридцать лет, говорят, что никогда не видели ничего подобного”.
