Есть вещи, которые даже не надо пытаться рассказать (вместо вступления)
Туда пришли уже основательно на взводе, долго мялись, чего-зачем-куда. Было по-московски холодно, так, как бывает только в Москве: прогоркло и понуро. Эти дураки шли без шапок. Я тоже. За углом приняли пафосно: грузинская еда в обрамлении мрамора. Сидели в подвале. Среди рогов, но без говна. Смотрели в лица чужим людям. Почти чужим, ладно. Думалось: однажды будет иначе, и люди будут родными.
Бутылок было несколько. Что-то наливали, что-то глотали. Полли не хотела крекер. Кто-то звонил в телефон. Какой-то восапп, и кто-то писал “Мы тоже идём”. Было как-то неудобно, но мне-то что: пусть барин переживает. Мраморный пол и рога на стенах — невероятно пошло. Здесь нельзя было ни пить, ни есть. Это как обедать в морге. Но ничего, ко всему привыкаешь, особенно если с юмором. Ведь кто-то долбит перфоратором асфальт, и как ему потом держать в руках Zalto? Такие вопросы приходят в голову только после чего-то очень хорошего.
А было именно хорошее. Добрые люди поили не помоями, а чем-то значимым. Романтично, но понял, только уйдя. Речь шла о пино менье и 11 годах на осадке. Одиннадцати. Не помню, чтобы у меня такое было, хотя бывало всякое. Но не в цифре дело.
Если бы берёзовый сок бутилировали и делали двойную ферментация, получалось бы Comme Autrefois от Françoise Bedel. Крякнув, глотнул. Понятно было, что ничего не понятно. Звенели бубны, а совы были не тем, чем казались.
Вышли с ощущениями. Ощущение было такое, что такое нельзя пить среди мрамора и рогов. И в Москве. Франсуаз и Вэнсан, целую ваши руки.
